Вот я и пошел сторонкой. Иду. День
И вот, понимаете, страшный удар, борта затрещали, вода хлынула на палубу, и “Беда”, рассеченная пополам, стала медленно погружаться в пучину.
Ну, вижу, конец!
— Фукс, — говорю я, — берите спасательный круг и плывите прямо на вест. Здесь недалеко.
— А вы? — спрашивает Фукс.
— А мне, — говорю, — некогда. Вот запись нужно сделать в журнале, с судном попрощаться, а главное, мне туда не по дороге...
— И мне, Христофор Бонифатьевич, тоже не по дороге. Не тянет меня туда.
— Напрасно, Фукс, — возражаю я, — там все-таки берег, различные красоты, священная гора Фудзияма...
— Да что красоты! — отмахнулся
И так меня тронула эта верность, что я
ощутил прилив сил.
— Аврал! — командую. — Все наверх! Снасти долой, рубить мачту!
Фукс рад стараться. Такую энергию проявил,
что я просто удивился. Да и то сказать:
Ну, и не успели мы оглянуться, пальма наша уже за бортом. Фукс прыгнул туда, я ему передал кое-какие ценности. Бросил спасательный круг, компас вместе с нактоузом, пару весел, анкерок воды, из гардероба кое-что...
А сам все на палубе, на “Беде”. И вот чувствую, настает последняя минута: корма вздыбилась, корпус погружается, сейчас нырнет...
У меня слезы брызнули из глаз... И тут, знаете, я хватаю топор и собственной рукой вырубаю кормовую доску с буквами...
Ну, а затем в воду и — к Фуксу на пальму. Сажусь верхом и наблюдаю, как океан поглощает остатки моего многострадального судна.
И Фукс наблюдает. И вижу — у него тоже слезы на глазах.
— Ничего, — говорю, — не унывайте, мы еще с вами поплаваем. То ли еще бывает...
Да. Ну, знаете, посмотрели еще на то место, где волны сомкнулись над судном, и стали устраиваться. И, представьте, устроились не без удобств.
Конечно, после яхты чувствуется некоторый недостаток комфорта, но все же самое необходимое было у нас. Установили компас, соорудили кое-как парусишко из старой тельняшки, спасательный круг на ветку повесили, а кормовую доску я вместо письменного стола приспособил.
В общем, все хорошо, вот только ногам мокро.
И вот однажды видим — сзади, за кормой,
дымок. Я уж
Я, как заметил судно, сейчас же достал письменные принадлежности и стал делать соответствующую запись в вахтенном журнале. А капитан этого парохода, со своей стороны, заметив нас, взял подзорную трубу и, понятно, обнаружил не совсем блестящее положение нашего судна, если можно назвать судном подобное сооружение.
Но он все же сомневался, идти ли на помощь, поскольку мы не проявляли признаков паники и не подавали соответствующих сигналов...
Вот тут-то, понимаете, обстоятельства и сложились так, что он неожиданно изменил свое решение.
Я, видите ли, как раз в это время закончил запись и поставил свой временный стол, так сказать, стоймя. И вот буквы блеснули. Капитан увидел слово “Беда” и принял его за призыв на помощь или за сигнал бедствия, что ли. Ну, повернул к нам, а полчаса спустя нас уже подняли на борт, и мы с капитаном за чаркой рома обсуждали этот забавный случай...
Да. Пальму я ему подарил, он ее в салоне приказал поставить, весла, компас тоже отдал, а себе оставил круг и кормовую надпись. Все-таки, знаете, память.
Ну, посидели. Он рассказал, что идет в Канаду за лесом, потом о новостях поговорили, потом он ушел, а я остался еще почитать свежие новости.
Сижу, перелистываю газеты. Ну, что там
в газетах? Больше все объявления, комиксы, утки, сплетни, всякая
дезинформация... И
Я заинтересовался, понятно. Читаю и
А змей-то ведь был из газет. Ну и взялась за это дело полиция. Обвинили Лома в незаконном провозе запрещенной литературы. Я не знаю, чем бы это кончилось, но тут, к счастью, небо покрылось тучами, раздались глухие подземные удары... Толпу охватила паника, и все разбежались в ужасе.
На склоне священной горы только и остались мой старший помощник Лом и чины японской полиции.
Стоят, смотрят друг на друга. Земля под ними
колеблется... Это, конечно, необычное состояние для поверхности нашей планеты,
и у многих оно вызывает различные проявления страха. Но
Полиция потеряла следы Лома и теперь ищет его. Но тщетно.
